Проблема релятивизма

РИЧАРД СУИНБЕРН

«Существует распространённое убеждение, что «истина» является результатом… каких-то обстоятельств…» Видите ли, это утверждение не может быть истинным, поскольку в нём содержится самоотрицание. Если истины в строгом смысле слова не существует, то утверждение о том, будто истина является результатом, то есть продуктом позиции исследователя или его точки зрения, само по себе не может быть истинным. Более правдоподобно выглядит утверждение, что о некоторых вещах люди не могут знать ничего; отдельные области человеческого опыта не содержат истины — по крайней мере, такой истины, которую мы могли бы обнаружить. К примеру, возможно, не существует нравственных истин. (Хотя я лично так не думаю.) Доктрина об отсутствии нравственных истин внутренне не противоречива, чего не скажешь об общей доктрине об отсутствии истины, поскольку, помимо нравственности, истина может существовать в других областях человеческого опыта, скажем, в метафизике.

Однако, на мой взгляд, при рассмотрении этого вопроса проще сказать: в любых обстоятельствах человек должен верить тому, что кажется ему очевидной истиной, и начинать оттуда. Под «очевидной истиной» имеются в виду некоторые простые факты из нашего повседневного опыта. Этот стол коричневый, часы показывают девять утра, и так далее. Точно так же кажется совершенно очевидным, что определённые вещи являются хорошими или дурными. Плохо мучить детей, но хорошо накормить голодающего, и так далее. Если мы вообще хотим иметь знание о чём-то, то должны начинать с того, что кажется наиболее очевидным. Есть множество простых, ясных истин о нашем непосредственном опыте и нравственных критериях. То, что кажется очевидно истинным, может не быть таковым на самом деле, но разумно верить в его истинность, пока кто-то не приведёт более мощный аргумент в пользу обратного. Тот, кто сможет это сделать, будет достоин высочайшей похвалы за свою мудрость.

Кроме того, я не сторонник жестких разграничений, в том смысле, что люди могут обладать знаниями в одной области, но не в какой-то другой. Думаю, любая попытка подвести черту, сказав «это то, что мы можем знать, а это то, чего мы не можем знать», заранее обречена на провал. Говоря о существовании областей знания, недоступных нашему пониманию, мы неизбежно приходим к выводу, что есть нечто известное нам, но слишком великое для нашего понимания. Поэтому любая попытка провести различие между известными и непостижимыми истинами уже содержит в себе предположение, что мы обладаем некоторым знанием о последних. Единственное, что мы можем сделать в любой области, — двигаться вперед и на собственном опыте убедиться, как далеко мы сможем зайти. Некоторые вещи очевидны, а другие не столь очевидны. Давайте посмотрим, насколько сильны аргументы, начиная от очевидных вещей в различных областях знания, и на этом основании будем судить о своих возможностях. Меня не устраивает любая общая доктрина, закрывающая доступ к той или иной области знаний, и тем более, по указанным выше причинам, я не согласен с утверждением, что мы вообще не можем ничего знать.

ХЬЮГО МЕЙНЕЛЛ

То, что вы справедливо называете «распространённым убеждением», в действительности саморазрушительно. Является ли провозглашаемая истина продуктом точки зрения, или, так сказать, генезиса или культурной среды? Если да, то нет никаких оснований верить ей. Если нет, она фальсифицирует себя. С помощью сходных аргументов можно разоблачить все формы релятивизма. Я считаю, что Кант был прав, говоря о существовании определенных априорных принципов мышления, которые следует обосновывать не дедуктивной логикой, а чем-то иным. Они внутренне присущи нашему здравому смыслу и научным рассуждениям. На мой взгляд, причины нашего стремления знать абсолютную истину и абсолютное добро в той мере, чтобы широко пользоваться этими понятиями, были самым блестящим и убедительным образом сформулированы Бернардом Лонерганом. Он резюмирует их в своих «четырёх трансцендентальных заповедях»: быть внимательным, быть разумным, быть рассудительным и быть ответственным. Быть внимательным означает осознавать свое восприятие в самом широком смысле, включая чувства и акты разума, а также ощущения. Быть разумным означает выдвигать гипотезы, представлять различные возможные объяснения нашего чувственного опыта, спрашивать «что?» и «почему?». Быть рассудительным означает выбирать в качестве вероятно истинной гипотезу или возможность, наилучшим образом описывающую соответствующий опыт, вместо того чтобы удовлетворять свои желания, успокаивать свои страхи или потворствовать чужим взглядам. И наконец, быть ответственным означает действовать в соответствии со здравыми суждениями и системой ценностей, основанной на личном опыте. Дедуктивная логика способствует действию разума: человек делает выводы из гипотез, а затем отвергает те гипотезы, выводы из которых не подтверждаются на опыте, оставляя (обычно, лишь в предположительном качестве) лишь подтвержденные гипотезы. Верно, что сама по себе и даже в сочетании с личным опытом дедуктивная логика не может открыть ничего нового. Однако у нас нет другого способа надежно установить истину. Остается быть внимательным, разумным и рассудительным; «научные эксперименты и философская аргументация» — лишь способы применения этих заповедей к познанию различных аспектов реальности.

Предположим, кто-то — позитивист или бихевиорист — отрицает или сам факт умственных действий, подразумеваемых «трансцендентальными заповедями», или их необходимость для установления истины. Лонерган показывает, что такие отрицания содержат внутреннее противоречие. Вряд ли кто-то готов признать, что он никогда ничего не видел, не слышал или не чувствовал.

Далее. Нечасто можно встретить человека (хотя мне приходилось сталкиваться с подобными случаями), утверждающего, что никогда не выдвигал гипотез, не представлял каких-то возможностей, никогда не проявлял понимания или даже неправильного понимания чего-либо. Но если вы хотите быть последовательным материалистом или редукционистом в психологии, то именно это вы и должны утверждать. В качестве примера можно привести утверждение, что люди в целом являются обычными механизмами, реагирующими на позитивные стимулы и действующими в соответствии с биологической предрасположенностью. По словам Лонергана, редко можно встретить и такого исследователя, который заявил бы, что никогда не выдвигал здравых суждений, особенно в статье, которую он предлагает вниманию своих ученых коллег. И наконец, нечасто увидишь автора, который признает, что никогда в жизни не принимал ответственного решения, особенно на презентации своей книги (хотя я припоминаю один такой случай, где участвовал литературный критик деконструк­ционистского направления).

Если истинность заповедей Лонергана подтверждается всем нашим личным опытом и системой ценностей, то их можно принять хотя бы на том основании, что аргументы в пользу обратного являются саморазрушительными. Декарт, развивая похожую тему, заметил: «Я не могу мыслить о том, что я не мыслитель, или ораторствовать о том, что я не оратор». Точно так же, например, я не могу разумно и ответственно утверждать, что вовсе не являюсь разумным и ответственным человеком.

Вот и всё, что можно сказать об априорных характеристиках нашего способа познания, которые нельзя свести к логике в прямом смысле слова. (Когда доктор Спок просил Кирка: «Будьте логичны, капитан», он фактически напоминал ему о необходимости быть внимательным, разумным и рассудительным.)

И разумеется, если принять, что наши здравые суждения отражают реальный мир, то в целом мы должны отдавать предпочтение выводам учёных как наиболее точному описанию действительных явлений перед мнением старушки, гадающей на кофейной гуще. Причина заключается в том, что мы считаем их квалифицированными специалистами, способными выдвигать гипотезы и делать суждения в соответствии с доступными фактами в сфере своей компетенции. Конечно, может случиться, что старушка окажется права в рассуждениях о природе глюонов или строении квазаров, но это означает лишь то, что она приложила к имеющейся информации больше разума и рассудительности, чем те, кому это полагается делать по долгу службы.

Однако релятивизм совершенно не согласуется с этим. Пожалуй, единственным достоинством релятивизма является реакция против тех людей в западном обществе, которые пользовались своими излюбленными идеями и убеждениями как неким тараном для опрокидывания традиционных незападных идей и убеждений, хотя, возможно, мы могли бы многому поучиться у мудрецов других культур. Если по отношению к одним вопросам представители западной мысли проявляли особую внимательность, тактичность и ответственность, то по отношению к другим — они проявляли полную безответственность, тупость и бесчувственность.

Люди склонны к релятивизму в нравственных материях, но не проявляют такой склонности в повседневных делах. Если подумать, то этому тоже можно найти объяснение. Насколько мне известно, в Судане есть район, где появление незамужней девушки на публике в одетом виде рассматривается как признак вопиющего бесстыдства, тогда как в Северной Америке (по сведениям из надежных источников) появление раздетой девушки может вызвать точно такую же реакцию. Опираясь на подобные примеры, релятивисты делают вывод, что моральные ценности и нормы поведения вообще относительны и полностью зависят от социальной среды. Но, на мой взгляд, это вывод недалекого человека. На самом деле эти примеры как раз и доказывают существование универсального нравственного принципа, согласно которому нельзя вести себя оскорбительно в обществе, не имея на то веских оснований. Именно в полном соответствии с этим принципом, молодая девушка из одной страны должна появляться на людях раздетой, а молодая девушка из другой страны — одетой (разумеется, за исключением особых обстоятельств; вспомним хотя бы леди Годиву).

Абсолютный нравственный критерий может быть сформулирован следующим образом. У нас есть свои представления о счастливой, достойной и полноценной жизни; в меру сил мы стремимся соответствовать этим представлениям и следим за тем, чтобы некоторые люди не получали преимущества за счет остальных. Здесь в силу вступают местные обычаи и традиции.

Я прихожу к выводу, что принципы истины и нравственных ценностей, которые я вкратце описал и попытался обосновать, совершенно несовместимы с релятивизмом. Нравственный релятивизм можно рассматривать лишь как понятный, хотя и довольно бессвязный протест против догматичного и близорукого абсолютизма, распространяющего на всех людей обычаи и условности, устраивающие какое-то одно общество или одну группу людей.

АЛВИН ПЛАНТИНГА

Почему я должен считать, что истина является всего лишь продуктом чьей-то позиции, опыта или культурной среды? Если что-то преподносится мне как действительно истинное, то разве это преподносится как результат генетиза научного знания? Если релятивистское откровение заключается в том, что это истинно с позиции релятивизма, то, разумеется, у меня нет возражений. Но с моей позиции истина выглядит совсем иначе. Фундаментальная проблема, представленная здесь, является основной проблемой релятивизма в целом: помимо его фантастической природы (крайне трудно поверить, что арифметическое выражение 7+5=12 является не просто верным, но верным лишь с чьей-то позиции, с чьей-то точки зрения), помимо внутренних противоречий, главная проблема заключается в том, что релятивизм полностью ликвидирует возможность несогласия. Один человек говорит: «Неправильно подвергать людей дискриминации из-за цвета их кожи». Другой говорит: «Нет, это правильно», и каждый считает, что он прав. Тут появляется релятивист и говорит нам, что сама предпосылка дискуссии является ложной — ведь нет такой вещи, как просто истина. Истина, говорит он, существует лишь относительно той или иной позиции. Поэтому (согласно релятивисту) один говорит «с моей точки зрения, плохо подвергать людей дискриминации из-за цвета их кожи», а другой — «с моей точки зрения, это правильно, хорошо». Но тогда суть разногласия исчезает. Каждый человек просто объясняет, как обстоят дела с его точки зрения, и каждый вполне может согласиться со своим оппонентом в том, что с противоположной точки зрения дела обстоят именно так, а не иначе. Возможность разногласия исключается. Релятивизм обычно начинается с чёткого осознания человеческих разногласий; по мнению релятивиста, эти разногласия предполагают, что мы не можем утверждать что-либо с уверенностью. Далее релятивизм переходит к отрицанию самого понятия «несогласие».

Поэтому мне представляется, что у релятивизма есть две проблемы. Во-первых, он отрицает существование несогласия. Во-вторых, стройность релятивистских доводов весьма сомнительна. Со стороны релятивист как будто пытается сообщить нам истину о том, что истина есть лишь продукт позиции, или же всегда зависит от точки зрения наблюдателя. Кажется, что релятивист хочет отстоять эту точку зрения, но со своей собственной позиции он на самом деле ничего не отстаивает. Исходя из своей позиции он только утверждает, что так обстоят дела, если стоять на этой точке зрения. Но, разумеется, это вовсе не новость, и в действительности это вовсе не то, что он хочет доказать.

ДЖЕРАРД ДЖ. ХЬЮДЖЕС

Безусловно, разные индивидуумы и представители различных культур по-разному интерпретируют окружающий мир: болезнь можно объяснить действием вируса, проклятием предков или гневом божества; слова для описания цвета сильно зависят от культурного контекста. У каждого общества есть свой моральный кодекс. И так далее. Различие языков и культур показывает, что мы интерпретируем окружающий мир множеством способов. Это само по себе не означает, что взгляды всех людей являются одинаково верными или что нет никакой возможности определить ошибочность конкретного способа интерпретации окружающего мира. Бытовые проявления релятивизма, вроде «она заболела, потому что её покойная свекровь желала ей этого перед смертью», или «действительно, для них каннибализм является морально приемлемым», нередко представляют собой лишь неудачные попытки сказать: «я верю, что умершая свекровь послужила причиной её болезни», или «их нельзя винить за каннибализм, учитывая искренность их верований». Так или иначе, но никто не делает вывод об истинности этих верований.

Более изощренные формы релятивизма с большим трудом поддаются изложению и оценке. К примеру, можно сказать, что, поскольку наше мышление и язык уже заключает в себе интерпретацию окружающего мира, не имеет смысла спрашивать, на что этот мир похож как «вещь в себе», без всякой интерпретации. У нас нет нейтральной архимедовой точки опоры для оценки истинности различных интерпретаций.

Разумеется, бессмысленно спрашивать, существуют ли цвета независимо от тех, кто их воспринимает; цвет изначально предполагает связь между объектом и восприятием. Точно так же бессмысленно спрашивать, является ли кит млекопитающим независимо от языковых систем, где используются слова «кит» и «млекопитающее». Однако бесспорно, что мир таков, каков он есть, и его устройство может оправдывать классификацию отдельных его компонентов, вроде «китов», «млекопитающих», или «китов и млекопитающих». Если такая классификация обоснована, то утверждение, что киты являются млекопитающими, будет справедливым. Но какое обоснование здесь можно предложить? Я подхожу к ответу на этот вопрос с определенным прагматизмом — то есть оцениваю результат по степени его практической полезности. Если мы соглашаемся с каким-то конкретным пониманием мира или отдельной его части, то обнаружим, что можем взаимодействовать с окружающим миром более предсказуемым образом, лучше контролируем ситуацию, имеем более связное понимание происходящего, которое можно выразить в относительно простых понятиях. Это подталкивает нас к убеждению, что мы действуем правильно. Разумеется, такой критерий не приводит к одинаково удовлетворительным результатам в каждом конкретном случае, и возможность определения истины зависит от обстоятельств.

Если все человеческие интерпретации будут подвергаться проверке вышеописанным способом, то можно надеяться на их постепенное сближение. Я считаю, что такое сближение возможно и что различия между культурами менее радикальны, чем обычно считаются. Многие несоответствия можно объяснить разницей в технологическом опыте (скажем, между Аристотелем и нами, или между жителем развитой западной страны и представителем папуасского племени), различиями в доступе к информации. И так далее. Антропологические исследования не подтверждают правильность релятивистского подхода к истине, а напротив, демонстрируют возможность взаимопонимания. Фундаментальные схемы человеческого мышления носят общий характер. С эволюционной точки зрения можно утверждать, что мы добились успеха как разумный вид, поскольку достигли определенных результатов в понимании мира таким, каков он есть. С позиций теизма можно утверждать, что Бог сотворил нас такими, чтобы мы могли познавать истину о мире, в котором живём.

Принцип релятивизма чаще распространяется на область нравственных отношений, а не на знание в целом. Это легко объяснить, поскольку тест на успешное взаимодействие с окружающим миром в отношении нравственности провести гораздо труднее, чем скажем, в отношении химии или медицины. В следующем разделе я предложу вашему вниманию некоторые мысли о понимании истины в этике, а пока стоит заметить, что многие считающиеся релятивистскими взгляды на этику отнюдь не являются релятивистскими. К примеру, мнение о том, что разные обстоятельства часто подразумевают разное поведение людей является абсолютистским, а не релятивистским; совершенно очевидно, что люди, живущие в разной общественной, экономической и культурной среде, будут по этой самой причине иметь разные моральные обязательства по отношению друг к другу. Во-первых, абсолютизм вовсе не предполагает, что все люди должны вести себя совершенно одинаково, независимо от того, кем они являются или где находятся. Во-вторых, абсолютизм не подразумевает существование одного-единственного правильного ответа на вопрос: «Что допустимо делать в данных обстоятельствах?» И наконец, абсолютист может и далее должен утверждать, что каждый человек имеет моральную обязанность поступать в соответствии со своими лучшими убеждениями, даже если эти убеждения фактически и являются ошибочными.

Поэтому я думаю, что позиция абсолютизма гораздо больше подходит для объяснения прогресса науки и тех способов, с помощью которых мы добиваемся понимания и взаимодействия с другими обществами и культурами.

Я также думаю, вопреки расхожему мнению, что именно абсолютист, а не релятивист способен обосновать значение терпимости. С релятивистской точки зрения, истина замкнута и не подвержена критике со стороны любых «внешних» взглядов, которых придерживаются представители других культур. Релятивисты могут проявлять терпимость к другим культурам, исходя из практических или политических соображений. И разумеется, они могут верить (и следовательно, считать, что это справедливо для них), что они являются терпимыми людьми. Но эта вера сама по себе — не более чем относительная (релятивистская) истина. Со своей стороны, абсолютист считает, что искренность его убеждений не гарантирует их истинность; он убеждён, что можно многое узнать о других взглядах на мир, других способах построения общества, других понятиях о нравственной жизни. Чужие взгляды заслуживают уважения не только по чисто практическим причинам, но и потому, что они могут быть источником знания и просветления.