Свобода воли и её реальность (часть 2)

ХЬЮГО МЕЙНЕЛЛ

Мне ясно, что наследственность и среда обитания накладывают на нас всевозможные ограничения; любой человек, ощущающий своё нравственное превосходство перед преступниками, когда-нибудь задумывался об этом. Герой романа Диккенса «Барнаби Рудж» — необузданный человек, который стремится разрушить все, что его окружает, но у него есть «хороший» брат, всегда совершающий правильные поступки. Если мне не изменяет память, в конце кто-то превозносит достоинства хорошего брата, особенно по сравнению с другим, который недавно встретил свой бесславный конец. Тот возражает, что было бы чудом, если бы его брат вёл себя иначе, учитывая те издевательства и унижения, которым он подвергался в детстве.

Вместе с тем я не исключаю свободы воли, пусть даже ограниченной. Есть довольно тонкий философский аргумент в пользу ее невозможности, который выглядит примерно следующим образом: «Любой человеческий поступок является либо объяснимым, либо произвольным. Если он объясним, то и предопределен, а следовательно, не свободен. Но если поступок является произвольным, то это не согласуется с разумностью и добровольностью его совершения. Поэтому если каждый поступок является либо детерминированным, либо произвольным, то для свободной воли вообще не остаётся места в этой схеме».

С моей точки зрения, эта дилемма ошибочна, хотя в части о произвольных поступках она вполне убедительна. Иногда я говорю своим студентам, что если они войдут в аудиторию и увидят меня стоящим на голове и распевающим «Марсельезу» по-венгерски, то вряд ли придут к выводу, что я осуществляю своё право на свободу выбора. Скорее, они начнут шептаться друг с другом: «Мы с самого начала подозревали, что он тронутый, а теперь знаем точно». Медицинские светила, возможно, объяснят моё поведение анормальными процессами в коре головного мозга, или скажут что-то в этом роде.

Тем не менее ошибочность дилеммы можно продемонстрировать, если взять типичный пример морального выбора. Допустим, рядом с вами стоит поднос с эклерами, и рядом никого нет. Вы испытываете сильное желание украсть одно пирожное и съесть его. Очевидно, что может произойти одно из двух: либо вы стиснете зубы и откажетесь поступиться своими нравственными принципами, либо уступите низменному побуждению и незаметно стащите парочку пирожных. Но дело в том, что оба поступка не являются произвольными или необъяснимыми. Независимо от того, подчинитесь ли вы искушению, или отвергнете его, ваш поступок можно будет объяснить. Детерминист скажет: если ваше желание было сильнее, оно заставило вас украсть пирожное, а если ваши моральные принципы были сильнее, то вы воздержались от недостойного поступка. Но это скорее рациональное допущение, чем аргумент в пользу детерминизма, поскольку именно от вас зависит, какое побуждение в конечном счёте одержит верх.

Разумеется, питательной почвой для детерминизма во многом является наука. Философы, от Декарта до Канта, всегда искали и находили весьма неправдоподобные способы объяснения того, как человеческие поступки могут быть одновременно свободными и детерминированными механической причинностью, наряду со всеми остальными событиями в физическом мире. Но сама наука опирается на автономность субъекта восприятия, исходя из предпосылки, что люди говорят определенные вещи, поскольку у них есть веские основания для этого, а не из-за генетической предрасположенности, или биохимических процессов, происходящих в организме. Причинность, создаваемая субъектом восприятия, — если хотите, можете называть её «духовной причинностью» — очевидно согласуется с моей линией рассуждения: некоторые события, по крайней мере, разумные и ответственные человеческие поступки, не являются ни произвольными, ни полностью детерминированными.

В заключение я собираюсь сказать банальность, но в этой связи она кажется мне заслуживающей внимания. Есть основания полагать, что физическая наука на уровне ядерной физики имеет дело исключительно со статистическими процессами. Поэтому многие прежние аргументы против свободы воли, подразумевающие абсолютный детерминизм в науке, теперь безнадежно устарели. Думаю, в последнее время у нас всё больше оснований верить доводам Аристотеля и здравого смысла: человек как движущая сила является причиной собственных поступков и несёт ответственность за их выполнение или невыполнение.

ДЖОЗЕФ СЕЙФЕРТ

Человеческие решения не полностью обусловлены наследственностью и окружающей средой. То, что люди обладают свободой выбора, является частью нашего осознания, такой же безусловной, как осознание собственного бытия. Тот факт, что мы можем выполнять действия, источником которых являемся мы сами, и которые (как говорит св. Августин в своем «Граде Божьем») никогда не воплотились бы в действительности, если бы мы этого не захотели, является абсолютно очевидным. По мнению Аристотеля, люди властны над бытием или небытием своих поступков. Отрицание свободы воли всегда будет метафизической конструкцией или убеждением, разительно противоречащим нашему личному опыту. Каждый раз, когда мы чувствуем себя виноватыми, мы получаем очередное свидетельство нашей свободы. Если мы даем обещание другому человеку, то знаем, что он волен принять или отвергнуть это обещание, а мы вольны сдержать или нарушить его. Смысл обещания с необходимостью подразумевает осознание свободы того, кто дает обещание. Каждый раз, когда мы принимаем решение, сожалеем о совершенном поступке или хвалим кого-то за его поступок, то подразумеваем свободу воли. Римский философ Цицерон утверждал, что свидетельства этой свободы можно найти повсюду в законодательной системе и бесчисленных человеческих поступках. Таким образом, осознание свободы вполне согласуется с доводами рассудка. Её существование настолько неопровержимо, что в сущности, я готов отвергнуть любую религию, отрицающую факт, известный каждому из нас без тени сомнения: мы являемся свободными существами.

Разумеется, можно также принять факт человеческой свободы, опираясь на религиозные убеждения. Без такого понятия, как свобода воли, Ветхий и Новый Завет теряют всякий смысл. Первородный грех Адама и Евы, со всеми вытекающими последствиями, превратился бы в иллюзорную комедию, если бы Бог заранее предопределил, чтобы они согрешили. То же самое относится и к падению Сатаны. По сути дела, любая детерминистская метафизика, которая, к сожалению, имеет место во многих христианских конфессиях (например, в строгом кальвинизме), превращает Самого Бога в дьявола. Ведь если бы Он был причиной греха, то Он один нес бы ответственность за нравственное несовершенство Своих созданий.

Понятия греха, искупления и оправдания тесно связаны с реальностью человеческой или ангельской свободы. Совершенно ясно, что призыв к благочестию и обращению в истинную веру, адресованный человечеству Иоанном Крестителем, превратился бы в комический фарс, если бы люди были всего лишь марионетками в руках Бога, направлялись только Божественной волей и не имели бы собственной свободы. Драма искупления, призыв к благочестию и обращению в истинную веру, оправдание через акт веры, которое хотя и стало возможным через Божественное милосердие, тем не менее является абсолютно добровольным — все эти религиозные истины опираются на реальность свободы воли. Поэтому я утверждаю, что люди являются свободными, так как понятие свободы содержится в Божественном Откровении и составляет основу католической, да и любой другой последовательной христианской веры. При этом религиозная вера в свободу полностью совместима с доводами рассудка. Более того: ее содержание (человеческая свобода) совпадает с объектом рационального знания о свободе воли.

Я не отвергаю протестантского утверждения, что мы спасены лишь Божьей милостью, но я отрицаю, что мы спасены только Его милостью без добровольного содействия со стороны человечества. По замечательному выражению св. Августина, «Qui creavit te sine te, non te iustificat sine te» («Тот, кто сотворил тебя без твоего ведома, не оправдает тебя без твоего содействия»).

РАЛЬФ МАКИНЕРНИ

Сомнения в свободе воли можно довести до абсурда. Большинство людей, размышлявших в прошлом о свободе воли, приходили к выводу, что её отрицание делает человеческую жизнь бессмысленной. Мы чувствуем себя ответственными за свои поступки, считаем других людей ответственными за их поступки, воспитываем своих детей на определенных принципах и так далее. Отрицание свободы воли подразумевает, что всё это — чушь. Что ж, я считаю чушью само это отрицание! Нет никаких причин соглашаться с ним.

Это одно из убеждений, которые известны нам по личному опыту?

Да, и не только по личному опыту, но и по опыту всего человечества как разумной расы. Комично, когда кто-то вытягивает шею и вопит: «Я считаю, что свобода воли — это иллюзия!» Это одинокий голос в толпе людей, которые прекрасно знают, что к чему. Не могу понять, почему мы должны обращать внимание на подобные выкрики, будто они имеют какое-то значение — особенно потому, что мы вольны слушать или не слушать разную чепуху.

ДЖОН ЛУКАС

[Начиная с 1959 года оксфордский философ и математик Дж. Р. Лукас опубликовал ряд книг и статей, где обсуждается приложение теорем Геделя к проблемам тела/разума и детерминизма/свободы воли. Теоремы Геделя о неполноте формальных систем показывают внутренние ограничения, присущие этим системам. К примеру, согласованность формальной системы в свете теории чисел невозможно доказать, оставаясь в рамках системы. Лукас указывает на то, что компьютеры, будучи формальными системами, безусловно попадают под ограничения, сформулированные Геделем. Поскольку человеческий разум не имеет сходных ограничений, механицисты заблуждаются, пытаясь моделировать его на компьютерах. «Никакое формальное представление разума на компьютере или машине Тьюринга не может быть верным, — пишет Лукас, — поскольку любое такое представление будет формулой Геделя, недоказуемой с помощью машины Тьюринга. Но математик может одновременно осознать и продемонстрировать её истинность». Эти и другие приложения теоремы Геделя в последние годы приобрели широкую известность благодаря работам Роджера Пенроуза.]

Как вы охарактеризуете ваш подход к существованию разума и проблемам детерминизма в вашей книге «Свобода воли»? Основан ли он на теореме Геделя?

У меня нет полной уверенности в том, что касается теоремы Геделя. Я рассматриваю целый ряд детерминистских аргументов; каждый раз я начинаю с положения, что наше сознание формируется обычным повседневным опытом, что мы самостоятельно принимаем решения и считаем себя свободными. Это положение сталкивается со множеством затруднений. Тогда я пытаюсь разобраться в затруднениях и показать, что мы имеем дело с неправильным пониманием самой природы аргумента. В конце концов я возвращаюсь на позиции здравого смысла, и круг замыкается. Я начинал с этих взглядов и заканчиваю ими же. Думаю, мне удалось опровергнуть наиболее популярные возражения против свободы воли, но я не доказал её существование с какой-либо другой позиции, кроме позиции здравого смысла.

Вы обращаетесь к повседневному опыту и останавливаетесь на этом?

Да, я обращаюсь к повседневному опыту. Каждый из нас ощущает себя как движущую силу, как личность, способную принимать самостоятельные решения. Все мы знаем это, но иногда не можем в это поверить. Поэтому я рассматриваю случаи, когда мы безусловно принимаем самостоятельные решения, не находясь под давлением внешних обстоятельств. Не существует законов природы, согласно которым мы неизбежно должны принимать то или иное решение. Я обсуждаю различные виды детерминизма: логический детерминизм, теологический детерминизм, психологический детерминизм и физический детерминизм; затем я изучаю аргументацию каждой из этих теорий. В каждом случае я показываю, почему данная аргументация необоснованна. В конце концов, самым разумным будет принять, что мы всегда знали из личного опыта: мы самостоятельно принимаем решения и несём ответственность за свои поступки.

Но считаете ли вы уместным использовать теорему Геделя при обсуждении этого вопроса?

Да. Я считаю её уместным и полезным орудием против своеобразной, хотя и довольно распространенной разновидности детерминизма. Позиции механицизма кажутся прочными, и это многих беспокоит. Ценность аргументов Геделя заключается в том, что они проникают сквозь внешний покров механистических утверждений, и детерминисты сталкиваются с чем-то, что сформулировано в их собственных концепциях и от чего они не могут просто отмахнуться.

Как отнеслись механицисты к вашему способу применения теоремы Геделя?

Крайне враждебно. Это наводит меня на мысль, что я прикоснулся к больному месту. Говорят, у иных механицистов просто идет пена изо рта при одном упоминании моего имени. Они твердят, что я заблуждаюсь, но фактически они даже не хотят познакомиться с моими аргументами. По их мнению, человеческой разум ничуть не лучше любого механизма. Но я и не утверждаю, лучше он или хуже; я утверждаю, что разум не похож ни на один из механизмов. Вот что я пытался растолковать, но на самом деле ни один не удосужился понять, о чем я говорю, и теперь они лают не на то дерево. Некоторые критики уделяют внимание какому-то одному пункту моих рассуждений, но допускают, что другие пункты, атакованные их коллегами, вполне обоснованы. Я не говорю, что у них ничего не выходит. Но думаю, если бы в моих аргументах содержалась серьезная ошибка, то очень скоро стало бы понятно, в чём она заключается. Сам факт значительных расхождений между позициями, с которых выступают мои критики, позволяет мне думать, что это не очень прочные позиции.

Какова была общая реакция профессора Питера Строусона на ваш метод?

Я вообще не слышал его высказываний на эту тему. Он не обладает математическим складом ума. Ранее он выдвинул много сложных и утонченных аргументов, но никогда не затрагивал математическую сторону философии. В целом, это характерно для Оксфорда: там существует отчетливое разделение между математиками и всеми остальными.

Полагаю, математические выкладки в вашей книге не стали предметом широкого обсуждения среди других философов и критиков?

Да, в том-то и дело. Теорема Геделя трудна для понимания. Необходимо много времени, чтобы постичь её, а люди часто не хотят тратить время, — особенно в тех случаях, когда они считают, что я доказываю очевидные вещи. Для многих очевидно, что человеческий разум не является механизмом, так зачем же тратить время и силы на доказательство простых и ясных вещей? Я отвечаю: «Очень рад, что для вас это очевидно, и, возможно, вы совершенно правы, не желая вдаваться в подробности. Но мои аргументы нацелены на другую мишень: на позиции механицизма». Для механицистов вовсе не очевидно, что наш разум не является обычным механизмом, и они не признают весомость каких-либо аргументов, кроме логических и математических.

Как сэр Альфред Эйер отреагировал на ваш способ применения теоремы Гёделя?

Он тоже не математик. Я критиковал его взгляды в книге «Свобода воли». На какой-то конференции я привел ему свои аргументы, имеющие математическую природу, но он уклонился от дискуссии, отделавшись расплывчатым ответом. Вполне вероятно, что если застигнуть его врасплох, то он воспользуется своим прежним аргументом против свободы воли, хотя с годами он смягчился и стал более осторожным.

Однако Энтони Флу сказал, что ваша книга существенно изменила его взгляды.

Да, мы с ним придерживались очень разных точек зрения, но теперь наши позиции сблизились. Думаю, что как оппоненты мы должны быть благодарны друг другу за возможность искать и находить новые аргументы.

Что вы скажете о позиции профессора Гилберта Райла по этому вопросу?

Он вообще не признает существование данной проблемы, а поэтому и уместность моих аргументов по этому поводу. У него иной склад ума, и мы с ним никогда всерьез не спорили. Он разработал собственную концепцию, согласно которой человек не является ни разумом, ни механизмом. На мой взгляд, он многое упустил из виду. Хотя он поставил ряд интересных вопросов, его объяснение страдает некоторыми изъянами — к примеру, в том, что касается интроспекции. С его точки зрения, я не сказал ничего интересного. Он не считает, что я обращаюсь к реальным вопросам, и чтобы убедить его в этом, понадобилось бы много усилий. Но ни у него, ни у меня нет времени заниматься подобными вещами.

Как бы вы определили отличие животных от людей?

Думаю, животные испытывают боль и в некоторых случаях обнаруживают предусмотрительность — хотя бы в той мере, чтобы опасаться других животных. Время от времени они могут проявлять оригинальность, но очень ограниченную и элементарную. В нашем понимании, они не обладают реальным намерением, предусмотрительностью и чувством ответственности.